Cафар, 58 - 13 мая 2014 13:20

Читая мемуары партизан времён Великой Отечественной, нередко натыкаешься на описания довольно-таки однотипных ситуаций. Вот партизаны расстреливают очередного антисталиниста, скажем, полицая, который отличился зверскими убийствами граждан, стрелял и вешал, сами понимаете, ещё и грабил.

Всю дорогу на допросах у партизан он запирался, прикидывался сугубо мирным жителем, а как поставили его на край ямы, чтобы расстрелять, тут он вдруг и сознался, да ещё напоследок крикнул: "Передайте мужикам моего села, что Мыкола жил как собака, и подох, как собака!"


Ещё в детстве, читая мемуары партизан, удивлялся, а чего это на краю ямы тот или иной антисталинист признавался, что он скот? Ведь это уже не могло изменить приговора? К тому же, если ты уж такой непримиримый идейный борец, то сражайся уж до последнего, до самой смерти гни своё, что ты не вор, а идейный, что, набивая мошну, тем самым борешься за правое дело! Тогда расстреливающих тебя партизан после твоей смерти одолеют сомнения, правильно ли они поступили, может, завалили очень хорошего человека? Глядишь, к немцам перебегут - тоже бороться за то же дело.


А так, своими признательными возгласами вроде: "Передайте, Мыкола жил, как собака, и подох, как собака" только укрепляли партизан в ощущении своей правоты, да и доверие к своим командирам, которым удалось распознать упиравшегося скрытого полицая, возрастало. Странным казалось поведение расстреливаемых полицаев в детстве. Удивляло.


О смысле происходящего у края ямы пришлось догадываться - ведь нигде этот необходимый для жизни сектор знания не объясняют.


Была ещё одна странность в расстрелах, которую в детстве понять не мог уж тем более. Почему расстреливаемый антисталинист своё признание предназначал не своей бабе, не детям своим, а мужикам из своего села? Что это такое? С какого такого перепугу он забыл о семье? Он же явно относится к тому типажу, которые всю жизнь талдычат, что живут ради семьи?


Интересный во времена Великой Отечественной войны установился обычай при расстреле дезертиров и аналогичной мрази. Вот перед строем расстреляли подлеца. Потом закопали, могилу разровняли, чтобы вскоре невозможно было найти, где его, как собаку, закопали, а потом батальон, из которого дезертир, проходил по разровненной могиле строевым шагом. То, что расстреляли, могилу разровняли и потом затоптали - возражений не вызывало. Удивляло только: а почему именно строевым? И, как оказалось, в ответе на вопрос, почему именно строевым, и крылось объяснение, почему антисталинисты перед расстрелом признавали, что они собаками жили и ими и умирают.


Дело вот в чём. Вот тело повреждено, травмы несовместимы с жизнью. Никто в точности не знает через какое время после остановки сердца жизнь тело оставляет. Если угодно, душа отлетает. Или дух исходит. Не суть важно. Главное, смысл. Сколько времени ещё в распоряжении человека, после того как сердце остановилось, чтобы завершить своё задание на жизнь? Минуты? Часы? Дни? Какое-то время точно есть. Но сколько - неясно. В успешной, подчёркиваю, именно успешной череде жизней одно из первоначальных заданий на жизнь включает признание приоритета товарищества, признание столь отчётливое, что перестаёшь угождать очередной скверной, врущей тебе бабе, и начинаешь заниматься работой на вечность, скажем, работаешь на формирование мутационного коллектива.


В таком случае, далеко не безразлично, кто рядом с тобой находится в момент смерти. Вот упомянутый какой-нибудь Мыкола умирает в своей постели, а рядом - его лживая жена. Одно дело, если она ему, при случае, изменявшая, скажет, что всегда любила его, и он поверит, улетит, отупится, и в этих условиях признать красоту товарищества и его приоритет потенциала не хватит. Вот шанс на завершения задания на жизнь и утеряет. Профукает. Другое дело, что она над его холодеющим и уже вытянувшимся телом начнёт потешаться, насмехаться над ним и перечислять с кем из его знакомцев она ему рога наставляла. При таком раскладе его духу проще сообразить, что он был полный придурок, проведя жизнь подкаблучником. В окружении жены да знакомцы, которых подобрала, ха-ха, ему жена. Словом, жил во вранье и внутри этого вранья считал товарищество для жизни необязательным. Отсюда до признания красоты товарищества и его приоритета уже рукой подать.


То есть, если узнать правду, хоть в чём - это победа, удача, и, если смотреть на удачу сквозь волны собственной ненависти способен, то через некоторое время становится понятна причина, по которой в античности среди удачливых был столь популярен следующий сюжет. Мужик умирает, его, понятно, закапывают, сверху кладут надгробную плиту. На этой плите, пока вокруг стоят пришедшие на похороны, "безутешно" рыдает его овдовевшая жена. Но вот пришедшие на похороны расходится, и вдова сразу же, причём непосредственно на плите начинает трахаться с тем, кого умерший считал другом. И что в этом сюжете с точки зрения бытовой красивого? Представляете, в последние мгновения, так скажем, жизни узнаёшь, что был ну полный придурок, раз угождал жене, которая, оказывается, была неверна, и до, и после, и во время, а за друга почитал предателя? Ну, не придурок ли? Да, с точки зрения бытовой сюжет неприятный: лучше, казалось бы, уйти окончательно так об устройстве жизни не поняв ничего. Но с точки зрения жреческой, учитывающей неоднократность жизни, ситуация прекрасна, потому что у умершего, увидевшего жену такой, какова она есть, появился шанс назвать вещи своими именами, прежде всего о себе, и в следующем рождении, если и не приподняться, то хотя бы не опуститься. Понятно, что этот сюжет низам не известен, а удачливым известен, и весьма.


Вызволяющемуся

• 
• 
•